• Люди
  • Михаил Мельник: человек и театр

Михаил Мельник: человек и театр

Михаил МельникЭтой осенью мне наконец-то удалось побывать в театре «Крик», что в Днепропетровске.

Театр этот абсолютно не похож на другие, в которых мне приходилось бывать. Уютный небольшой зал в Доме Архитектора, маленькая сцена. Кажется, что зрителям из первых рядов стоит лишь протянуть руку – и они смогут притронуться к актеру.

И еще: очередь около театра за час до представления! Вы знаете, в наше время, когда мы привыкли видеть очереди только под социальными магазинами и на очередных выплатах в сбербанке, очередь под театром – это так приятно.

Думаю, всем интересно будет познакомиться с коллективом, который сумел собрать у своего театра очередь желающих попасть на представление. Поэтому знакомьтесь – Михаил Васильевич Мельник, режиссер, актер, сценарист, сценограф, музредактор, иногда костюмер, иногда декоратор, иногда уборщик театра «Крик».

Дело в том, что «Крик» – это театр одного актера. И все здесь держится на одном человеке. Конечно, есть бухгалтер, есть охранник (который, кстати, приветствует посетителей исключительно на украинском языке), обязанности звукорежиссера и осветителя сцены во время представления исполняет жена Михаила Васильевича Оксана.

Театр Мельника метафоричен, образен, ассоциативен. Он ставит представления за классикой мировой и украинской литературы, но не «от точки к точке», а пропустив через себя: осмыслив, пережив.

Его Источник

«Мое детство насыщенно отцом. Я родился в живописном селе на Сумщине. Отец держал хозяйство, хозяйничал на пасеке, в свободное время делал скрипки, рисовал картины, вышивал. А затем война. У него в руках разорвалась мина. Так распорядился Господь. Отец потерял обе руки, глаз, оглох. Но не перестал творить! С помощью специального самодельного бандажика прикреплял к правому обрубку руки карандаш, кисточку и рисовал, рисовал… Сейчас уже нет папы, нет моего села, остались там лишь разбитые дома.

В школу я ходил в другое село за пару километров. Ходил в школу через день. Просто мне было более интересно в лесу, я мог гулять там часами, и пока мои одногодки учились за партами, я учился у леса. Даже в 25-градусный мороз я ходил гулять в лес. Мне там было хорошо.

В детстве я красиво рисовал. Соседи даже покупали мои картинки по три рубля. Я рисовал возле отца, перерисовывал его картины. Конь, девушка, казак, речушка… Это были сюжеты такой себе сельской идиллии.

Как-то один мой рисунок победил на конкурсе в Киеве, и к нам приехали люди из столицы, чтобы пригласить меня на учебу. Но я отказался. Почему? Представьте себе, я обычный сельский мальчишка, который пасет гусей, пасет табун и никогда дальше своего села не бывал, должен ехать от мамы и папы в чужой город. Я просто испугался. Но все, что не делается, делается к лучшему. Если бы тогда я сделал по-другому, я бы в настоящий момент не был таким, каким есть.

«Какой типаж, какая фактура!»

«После 10 класса я пошел в ПТУ. Мне нужно было пойти куда-то, где нет математики. Математики я боялся, как черт ладана! (Смеется). Потом была армия. Я служил в роте почетного караула в Москве. Была такая история. Одна девушка очень влюбилась в меня. Из богатой влиятельной семьи, а я – простак, деревенщина…

Познакомил нас ее дядя, сам потом об этом жалел. А она полюбила меня – страх, а я ее не любил. Родители ее были дипломатами, отдавали в приданое за единственной дочкой шикарную квартиру в «министерском» доме, там уже было вмонтированная японская бытовая техника... Я тогда такой даже не видел. Говорили: «Мы дадим вам немного денег на первое время. Тысяч сто».

Но я не любил ее, и мы распрощались. Я поехал в Киев, устроился токарем на авиазаводе. Как-то зашел я отобедать в вареничную на Крещатике, а там за одним столом сидела компания молодых людей, очевидно, студентов какого-то из вузов. И вот один парень (а был это Валентин Варецкий) глянул на меня и говорит другому: «Ты только посмотри, Саша, какой типаж, какая фактура!»

А я даже тогда толком не знал, что это такое – «фактура». Я подсел к ним, что-то было в этих молодых людях такое, притягивающее. Разговорились. Они мне говорят: «Почему ты не поступаешь к нам в институт? Был бы у нас самым красивым на курсе». А я говорю, что куда мне, ребята, в институт, я математику не знаю. А они: «А у нас нет математики, у нас институт театральный». И здесь во мне что-то как будто щелкнуло, сработало. Валик нянчился со мной три дня – готовил к вступительному собеседованию.

Мне нужно было, стоя на табуретке, крикнуть: «Да здравствует Советская власть!», я потел, старался, но что-то не получалось. Я все думал: «Как же я буду кричать? Вокруг же люди!» На третий день мы оба решили, что ничего не выйдет. Валентин проводил меня к выходу, как тут навстречу нам женщина, Валик к ней: «Нинель Антоновна, Нинель Антоновна! Выручайте! Если вы его не научите, никто не научит!». Нинель Быченко посмотрела на меня пристально: «А не нужно его учить. Он и так талантливый». Я заволновался, стало неудобно, говорю: «Я не могу закричать «пусть живет Советская власть», а она: «А не нужно кричать. Вы там учите какой-то монолог на экзамен? Вот и учите. И с комиссией говорите так же, как вот со мной. Вы живой, не накрученный, без клоунады».

Так меня взяли в Киевский институт театрального искусства им. Карпенка-Карого.

«Из Николаевского театра меня вытурили»

«По окончании института весь мой курс задумал ехать работать в Сумской театр.

А я отказался, я чувствовал, что целый курс не сможет мирно влиться в один театр, будут разные зарплаты, рабочие конфликты, – и конец нашей студенческой дружбе. Я остался в столице диктором телевидения. Я обещал себе, что кто меня из режиссеров позовет, к тому и пойду работать. Пришел запрос из Николаева. И я поехал.

Поработал там полгода, а потом другие актеры меня оттуда вытурили. По-доброму так, по-отечески, мол, что ты здесь делаешь? Не место тебе здесь, не твой уровень. Поезжай хотя бы в Днепропетровск. Обычно в театрах выживают конкурента, а мои золотые коллеги «выпихивали меня из гнезда», желая высокого полета. Только я переступил порог Днепропетровского театра им. Шевченко, как главный режиссер сказал мне: «О, мне нужен такой актер! Заходите».

Именно в театре Шевченко я впервые поставил моно-представление «Гайдамаки», но не заезженный, не для школьников, а для взрослых людей. Тех, что не нужно принуждать думать, которые хотят думать и получать знания сами. Я не пускал на свое представление школьников. Сколько было возмущения: «Как так, мы же это в школе проходили!!!», а я говорю, ну вот и проходите, а здесь не проходить нужно. Понимаете, это боль, это большая трагедия, когда отец должен убить своих детей, не важно, в силу каких обстоятельств. На это не нужно приходить смотреть классом или группой, ты должен сам прийти, почувствовать, что тебе это нужно увидеть.

Потом я поставил сатирическую драму по Остапу Вишне. Я в образе Сталина стоял на сцене и делил карту Украины со словами « А на Востоке живет братский народ. Не от слова «брат», а от слова «брать». Это были советские времена и это был взрыв!

Потом был конфликт с директором театра. Бывало так, что на мои «Гайдамаки» в малом зале собирались больше людей, чем в большом зале на основное представление. Конечно, руководству это не нравилось. Я пошел из театра в никуда.

«Кулисы выменял на самогон»

Потом я вел в местном монтажном техникуме литературно-театральную студию. Мы со студентами тогда родили театр. Именно там начался театр-студия «Крик». Именно у нас на сцене впервые появилось то, что сегодня называют клипом. Мы брали известную песню и делали под нее постановку на сцене. Собирались полные залы! Ко мне подходили даже наркоманы и говорили: «Ну пустите на Новогодний концерт, я месяц не буду колоться», когда я выгонял кого-то из студентов из студии, они были готовы подавать на отчисление из техникума. Мы с ними жилы нашим театром. Я в то время снимал комнатку в подвале у алкоголиков. На другое жилье просто не было денег.

Я собственноручно обустроил сцену, сделал осветительный пульт. Параллельно искал помещения, ведь техникум уже не мог вместить всех желающих. Нашел подходящий зал в Музее комсомольской славы, пошел оббивать пороги. Попал на прием к первому секретарю Сергею Тигипко. Он отозвался, взялся помочь, пообещал, что мне бесплатно дадут помещение в аренду на 10 лет, но, как это часто бывает, заместители все повернули по-своему, дали помещение только на 5 лет, но и за это спасибо.

Я строил театр с нуля. Вы можете себе представить, как это – строить театр, когда у тебя нет людей, нет денег, у тебя самого нет квартиры?! Я пилил трубы ручной пилой, выпиливал кресла. Сделал 76 рядов из лакированных плит ДСП, потом выжигал на них узоры. «За бутылку» нанимал сварщиков, за самогон из родной Сумщины выменял у одного театра кулисы, не буду говорить в какого. Они до сих пор у меня стоят.

На сцене нужно умирать

«Я всю жизнь работаю для молодежи. Я не могу позволить себе стареть, я должен знать, чем живет молодежь, о чем ей интересно поговорить. Если в зале сидят одни пенсионеры, театр нужно закрывать, или вешать табличку «музей»! Для кого же творить, если не для молодежи? Но не для школьников или ПТУ-шников, которых сюда пригоняют прутом, и из-за которых мне нужно прерывать представление и выводить из зала за ухо. А такое бывало.

А если они сидят на ступеньках, только бы послушать, значит, они понимают, что я им говорю. Я не знаю, чем я такое заслужил. Я не понимаю, и это хорошо, что я не понимаю. Значит, я не руковожу тем, что их притягивает. Я отдаюсь зрителю, я умираю на сцене. Иногда я довожу себя до такого состояния, настолько во мне бушуют все те эмоции, что кажется, сердце вот-вот остановится. Я после представления весь мокрый. Я должен быть мокрый! Иначе тогда почему «Крик», почему не «Уют»? После представлений мы со зрителями еще долго говорим. Я говорю с ними, они со мной. Это необходимость. Им нужно услышать доброе слово, их нужно утешить, успокоить после увиденного.

После представления я страдаю, мне все кажется, что можно было еще лучше, еще ближе, еще больнее. Это у меня такая душа. Я весь такой мохнатый, но душа у меня женская. Я мужчина с женским сердцем.

Родители учат своих детей не принимать все близко к сердцу, а я наоборот. Я учу их принимать по душе, принимать в само сердце, проживать все. Иначе как? Наибольший враг человека – ум. Сердце не обманет, а ум – да. В Библии написано о змее-соблазнителе. Вы видели, как выглядит человеческий мозг? Он весь покрыт змейками извилин, это и есть змей-соблазнитель. В человеке есть все: и Бог, и Дьявол. Подумайте над этим.

Я дорожу своим качеством. Если я увижу во время представления хоть одну скептическую гримасу в зале (а я ее увижу), я выложусь в сто раз больше, я додавлю, дожму, я умру там, на сцене, но зритель должен услышать меня! Я не могу допустить, чтобы мой зритель вышел из зала таким же, как он сюда зашел».

Записала Наталья Бардалым

Говорит Михаил Мельник:

– Бывает, меня приглашают где-то выступить: «А вы могли бы прийти к нам, спеть что-то, может, показать кусочек спектакля», а я им говорю: «А у вас красивая жена? Тогда принесите мне ее мизинчик, чтобы я понял, насколько она красива».

– Нужно быть антихристом, чтобы не хотеть, чтобы люди вокруг были счастливее, чем они есть в настоящий момент.

– Те, кто меня видит впервые, или сразу влюбляются в меня, или начинают ненавидеть.

– Я – Мельник, Мельница... А на хрен та мельница, если к ней тропинки заросли?!

– В современном театре должно быть все: кино, музыка, танцы, театр. Театр должен быть шоковым.

– Я – и Каин, и Авель, и Ромео, и Отелло... Во мне есть все. И у вас есть. Нужно себя стряхивать, искать.

– Люди много хохочут. Не смеются, не улыбаются, а именно хохочут. Комедия выпускает дух из человека.

Фото автора

2 5 1 5 1 1 1 1 1 Рейтинг 5.00 (2 голоса(ов))
Добавить комментарий

Cookies помогают нам улучшить наш веб-сайт и подбирать информацию, подходящую конкретно вам. Используя этот веб-сайт, вы соглашаетесь с тем, что мы используем cookies. Если вы не согласны – покиньте этот веб-сайт.
Подробнее Принимаю